ДОВИД КНУТ

[Анри д_Ор]

Впечатления от прочитанного

Недавно мне дали почитать старый журнал и я открыл для себя нового поэта - Довида Кнута. Вообще-то на самом деле его звали Давидом Мироновичем Фиксманом. Он родился в 1900 году в Кишиневе и во время гражданской войны оказался в эмиграции "не выходя из дома" - после переделки границ его дом оказался в Румынии. В Румынии делать было решительно нечего и Довид перебрался в Париж. Он женился на Ариадне Скрябиной, дочери композитора и поэтессе. Во время Второй Мировой войны Довид и Ариадна, принявшая иудаизм из принципиальной ненависти к геноциду евреев и имя Сара, были участниками Сопротивления. Ариадна погибла в 1944 году, в Тулузе ей поставлен памятник (кстати, хотя в журнале написано, что Ариадну убили немцы, я поискал в сети и обнаружил, что она погибла в перестрелке с вишистами). После войны Довид вместе с детьми перебрался в Тель-Авив. Умер он рано - в 1955 г.
В своих воспоминаниях Нина Берберова пишет: "Он вырос в лавке отца, и хотя с самого первого дня и старшие и младшие стали дорожить им и верить в него ... , проблема была: русский язык. Сначала была в нем дерзость. Ходасевич говорил ему:
- Так по русски не говорят.
- Где не говорят?
- В Москве.
- А в Кишеневе говорят.
Но очень скоро он понял, что в Кишиневе говорят по-русски не слишком хорошо".
До войны вышло 5 книг стихов Довида Кнута. В 1949 году вышла последняя книга "Избранные стихи". В Париже же печатались стихи из неоконченного цикла "Прародина". В Израиле он начал писать стихи на иврите, но об этих стихах ничего не известно.
Все это просто информация. Но что сказать о самих стихах? Как рассказать о мощи, о хрупкости, горечи и радости? Наверное, лучше всего процитировать сами стихи. Пусть говорят они.
Стихи в комментариях

Довид и Ариадна

запись создана: 30.09.2010 в 22:31

@темы: история, поэзия, XX век

Comments

[Анри д_Ор]

***
Я,
Довид-Ари бен-Меир,
Сын Меира-Кто-Просвещает-Тьмы,
Рожденный у подножья Иваноса,
В краю обильном скудной мамалыги,
Овечьих брынз и острых качкавалов,
В краю лесов, бугаев крепкоудых,
Веселых вин и женщин бронзогрудых,
Где, средь степей и рыжей кукурузы,
Еще кочуют дымные костры
И таборы цыган;

Я,
Довид-Ари бен-Меир,
Кто отроком пел гневному Саулу,
Кто дал
Израиля мятежным сыновьям
Шестиконечный щит;

Я,
Довид-Ари,
Чья праща исторгла
Предсмертные проклятья Голиафа, -
Того, от чьей ступни дрожали горы, -
Пришел в ваш стан учиться вашим песням,
Но вскоре вам скажу
Мою.

Я помню все:
Пустыни Ханаана,
Пески и финики горячей Палестины,
Гортанный стон арабских караванов,
Ливанский кедр и скуку древних стен
Святого Ерушалаима.

И страшный час:
Обвал, и треск, и грохоты Синая,
Когда в огне разверзлось с громом небо
И в чугуне отягощенных туч
Возник, тугой, и в мареве глядел
На тлю заблудшую, что корчилась в песке,
Тяжелый глаз Владыки - Адоная.

Я помню все: скорбь вавилонских рек,
И скрип телег, и дребезги кинор,
И дым, и вонь отцовской бакалейки -
Айва, халва, чеснок и папушой, -
Где я стерег от пальцев молдаван
Заплесневелые рогали и тарань.

Я,
Довид-Ари бен-Меир,
Тысячелетия бродившее вино,
Остановился на песке путей,
Чтобы сказать вам, братья, слово
Про тяжкий груз любови и тоски -
Блаженный груз моих тысячелетий.

[Анри д_Ор]

Я вышел. Вкруг меня, как по приказу,
Восстала жизнь, оформилась ничто.
Гудя, ревя, мыча - рванулись сразу
Стада людей, трамваем и авто.

Я в центре возникающего мира.
По радиусам от меня бегут
Деревья, камни, храмы и трактиры,
Где суетется смерть, любовь и труд.

Мир прзраков, свободный и безбрежный,
Вдруг воплотился, ожил и живет,
И, повинуясь воле центробежной,
Встает и крепнет, ширится, растет.

Мне каждый шаг являет воплощенье:
Вот дом возник из дыма и песка,
Взглянул - и вот, в невероятной лени,
Катятся голубые облака...

Моим хотеньем, чувственным и грубым,
Рожден пленительный и сложный мир:
Летит авто, дымятся в небе трубы,
И реют звуки еле слышных лир.

[Анри д_Ор]

... Нужны были годы, огромные древние годы
Псалмов и проклятий, торжеств, ликований - и мглы,
Блистательных царств, урожаев, проказы, невзгоды,
Побед, беззаконий, хвалений и дикой хулы,

Нужны были годы, века безнадежных блужданий,
Прокисшие хлебы и горький сжигающий мед,
Глухие века пресмыканья, молитв и рыданий,
Пустынное солнце и страшный пустынный исход,

Мучительный путь сквозь пожары и дымы столетий,
Извечная скука, алчба, торжество и тоска,
Затем, чтоб теперь на блестящем салонном паркете
Я мог поклониться тебе, улыбнувшись слегка.

Какие пески отделяли далекую встречу,
Какие века разделяли блуждающих нас,
А нынче мы вместе, мы рядом, и вот даже нечем
Засыпать пустыню и голод раскрывшихся глаз.

И только осталось твое озаренное имя,
Как хлебом питаться им - жадную душу кормить,
И только осталось пустыми ночами моими
Звериную муку мою благодарно хранить.

Спокойно платить этой жизни, отрадной и нищей,
За нежность твоих - утомленных любовию - плеч,
За право тебя приводить на мое пепелище,
За тайное право: с тобою обняться и лечь.

[ilanal]

А я не так давно писала про Ариадну и цитировала те же стихи : www.diary.ru/~tomerl/p119199272.htm

[Анри д_Ор]

ilanal , там еще много замечательных стихов.
Вот:

ЦФАТ

Бугры горбатых рыжеватых гор,
Верблюдами разлегшихся по склонам.
Бесплодья цвет, где редко жадный взор
Утешится пятном темнозеленым.

Угрюмых гор осенний караван,
Уставший от бесцельных путешествий,
От пестрого однообразья стран,
От скуки облаков, песков и бедствий.

Он слишком долго нес - и ночь, и день -
Убогий скарб людской: дома и гробы,
Тысячелетний груз и дребедень
Бессильной веры, непосильной злобы....

Теснящихся уступами домов
Таинственные голубеют кубы,
Стада камней, верблюдов и ослов,
Ослиный рев, томительный и грубый,

И вновь - всерастворяющий покой
Над вечностью библейскою, заклятой.
И сквозь стеклянный, неподвижный зной,
Мне слышен Бог, склонившийся над Цфатом.

[Lorane]

Спасибо большое!

[ilanal]

Я так и думала , что сайт вам понравится. По моему его внук или правнук живет в Рош Пине. А Цфат вы хорошо заметили один из его самых известных. Кстати он часть знаменитого забытого поколения. Среди них много хороших поэтов.

[Анри д_Ор]

А Цфат вы хорошо заметили один из его самых известных

Да? Ну не удивительно, такие образы.

Кстати он часть знаменитого забытого поколения.

???

Lorane , ну строго говоря, благодарить надо не меня, а того, кто дал мне журнал, и тех, кто этот журнал издавал в 1990 году.

[ilanal]

Поплавский - poplavsky.ru/
Туроверов - rostov-dom.info/2010/04/vojjna-i-mir-nikolaya-t...
Гронский - ru.wikipedia.org/wiki/%D0%93%D1%80%D0%BE%D0%BD%...
Другие - www.vtoraya-literatura.com/razdel_12_str_1.html
Лахман - www.liveinternet.ru/users/karol-li/post12540954...
Чиннов и многие другие. Так звали поэтов и прозаиков в основном уехавшими детьми или юношами из России во Францию во время первой войны и писавших между двумя войнами
Я очень люблю Поплавского и Туроверова. Кнут в молодости частьэтого течения, ну а потом просто хороший Израильский поэт

[Анри д_Ор]

ilanal , спасибо!

[Лучиэн]

очень интересный поэт, спасибо

[Анри д_Ор]

Вот еще:

Метулла

Мерно рубит старик неподатливый пласт
На заброшенной каменоломне,
Вырубая слова твои, Экклезиаст,
Что душа престарелая помнит:

В мировой суете - всему время свое,
Время плакать, и время смеяться,
Время - все отдавать за погибель вдвоем,
Время - с самой любимой расстаться.

Время - словно забыв о парижской весне,
Легкомысленно-звонкой и щедрой,
Постоять под смоковницей, как в полусне,
Иль под скучною вечностью кедра.

Все истлеет. Порвется крепчайшая нить,
Ляжет пыль надо всем и над всеми,
Но не время еще погибать и грустить,
А любить и надеется время.

Слава Богу, еще не разбился кувшин,
И висит колесо над колодцем,
И не страшен кружащийся ветер вершин,
И дорожная песня поется.

Вот проходит красавица, кутаясь в шаль.
Нет, не все тут окажется ложью!
Умножающий знания множит печаль,
Но любовь укрепит и поможет.

[Анри д_Ор]

Пыль
Дорог.
Уныл
Песок.
Зной.
Пой,
Бог.

[Анри д_Ор]

Кишеневские похороны

Я помню тусклый кишиневский вечер:
Мы огибали Инзовскую горку,
Где жил когда-то Пушкин. Жалкий холм,
Где жил курчавый низенький чиновник -
Прославленный кутила и повеса -
С горячими арапскими глазами
На некрасивом и живом лице.

За пыльной, хмурой, мертвой Азиатской,
Вдоль жестких стен Родильного Приюта,
Несли на палках мертвого еврея.
Под траурным несвежим покрывалом
Костлявые виднелись очертанья
Обглоданного жизнью человека.
Обглоданного, видимо, настолько,
Что после нечем было поживиться
Худым червям еврейского кладбища.

За стариками, несшими носилки,
Шла кучка мане-кацовских евреев,
Зеленовато-желтых и глазастых.
От их заплесневелых лапсердаков
Шел сложный запах святости и рока,
Еврейский запах - нищеты и пота,
Селедки, моли, жареного лука,
Священных книг, пеленок, синагоги.

Большая скорбь им веселила сердце -
И шли они неслышною походкой,
Покорной, легкой, мерной и неспешной,
Как будто шли они за трупом годы,
Как будто нет их шествию начала,
Как будто нет ему конца... Походкой
Сионских - кишиневских - мудрецов.

Пред ними - за печальным черным грузом
Шла женщина, и в пыльном полумраке
Невидно было нам ее лицо.

Но как прекрасен был высокий голос!

Под стук шагов, под слабое шуршанье
Опавших листьев, мусора, под кашель
Лилась еще неслыханная песнь.
В ней были слезы сладкого смиренья,
И преданность предвечной воле Божьей,
В ней был восторг покорности и страха...
О, как прекрасен был высокий голос!

Не о худом еврее, на носилках
Подпрыгивавшем, пел он - обо мне,
О нас, о всех, о суете, о прахе,
О старости, о горести, о страхе,
О жалости, тщете, недоуменьи,
О глазках умирающих детей...

Еврейка шла, почти не спотыкаясь,
И каждый раз, когда жестокий камень
Подбрасывал на палках труп, она
Бросалась с криком на него - и голос
Вдруг ширился, крепчал, звучал металлом,
Торжественно гудел угрозой Богу
И веселел от яростных проклятий.
И женщина грозила кулаками
Тому, Кто плыл в зеленоватом небе,
Над пыльными деревьями, над трупом,
Над крышею Родильного Приюта,
Над жесткою, корявою землей.

Но вот - пугалась женщина себя,
И била в грудь себя, и леденела,
И каялась надрывно и протяжно,
Испуганно хвалила Божью волю,
Кричала исступленно о прощеньи,
О вере, о смирении, о вере,
Шарахалась и ежилась к земле
Под тяжестью невыносимых глаз,
Глядевших с неба скорбно и сурово.

Что было? Вечер, тишь, забор, звезда,
Большая пыль... Мои стихи в "Курьере",
Доверчивая гимназистка Оля,
Простой обряд еврейских похорон
И женщина из Книги Бытия.

Но никогда не передам словами
Того, что реяло над Азиатской,
Над фонарями городских окраин,
Над смехом, затаенным в подворотнях,
Над удалью неведомой гитары,
Бог знает где рокочущей, над лаем
Тоскующих рышкановских собак.
...Особенный, еврейско-русский воздух...
Блажен, кто им когда-либо дышал.